4aef3a5d

Якубовский Аскольд - Нечто



Аскольд Якубовский
Нечто
Все мое удовольствие - письма друзей. Читая их добрые слова, я шмыгаю
носом и тру глаза кулаком: от слабости стал слезлив. А вот письма Каплина
относятся к другого рода удовольствиям.
Они будоражат меня.
Я проклинаю все - сердце, постель, окаменевшую от долгого лежания
поясницу.
И злюсь на себя, на врачей. Мне хочется шуметь, ругаться, писать жалобы
и бить в стену кулаком.
Пора, давно пора уметь заставлять сердце работать! И что за дурацкая
конструкция? Одно сердце на объемистый механизм тела...
Устав негодовать, я смиряюсь. Вместе со злостью исчезает воздух: мне
тяжело и душно, больно... Тогда я зову дежурного врача, сестру Зиночку,
уколы, кислородную подушку лягушачьего цвета. Умиряя подступающую боль, я
жмурю глаза и затаиваюсь.
Я боюсь, смертельно боюсь. Эти боли... Они ужасны, и с ними приходят
Воспоминания.
Кстати, сколько человек было в экспедиции Птака? Забыл. Я теперь
забываю все - какая-то заслонка вдвигается в мозг, тяжелая и черная. Она
отрезает то, что знает, должен знать и помнить мой мозг. А ведь была
мощная память...
Сколько же их было?.. Нужно спросить.
Экспедиция Птака странно исчезла. Вообразите, лежат два десятка пустых
скафандров. Я бывал у моря, так вот они лежали в кратере, словно пустые
панцири крабов.
А тел в них нет!.. Чертовщина какая-то!..
Мы искали, обшарили вулкан. Он был старый, давно утихомирившийся
разбойник. Лет пятьсот или тысячу назад он выдавил из себя лаву и затих.
...Лезть даже в холодный кратер неприятно.
Но мы снова полезли - вдвоем с Каплиным. Закрепили конец шнура и,
разматывая его, медленно пошли.
В жерле чернота обрубила наружный свет. Мы включили фонари, и желтые
лучи заскользили по оплавленным стенам. Свет фонарей ложился пятнами, то
расплывался кольцами, в середине которых чернел ход.
Загорались, преломляя свет, стекловидные наплывы и тут же гасли.
Отбрасываемый ими свет был пыльно-желтого, глухого оттенка.
Лезть по извилисто-узким ходам было страшновато. Казалось, пробираешься
чудовищно огромным пищеварительным трактом, внутренними органами некоего
титана.
Миновав пищевод, мы с Каплиным попали в желудок, в десятиметровый зал с
крючковатым изгибом. Затем пошли ходы, узкие и запутанные, словно петли
кишечника.
Были тупики, формой напоминавшие аппендикс. Во всяком случае, таким я
его представляю себе.
Идешь, а свет бежит впереди тебя. Опоясывая округлый проход, он катится
по остекленевшему камню. Оттого кажется, что это все пульсирует,
сокращается, движется.
Словом, живет...
Юморист Каплин немедленно высказал такое предположение: Земля-де -
организм, а вулканические кратеры - его естественные отверстия: поры,
носы, уши и прочее в зависимости от их формы и размеров.
- Организм... организм... - твердил Каплин, радуясь чему-то.
- У этого организма высокая температура, - сказал я, взглянув на
наручный термометр.
И точно, с каждым пройденным нами метром жара усиливалась в этом
"остывшем" кратере. Теперь мы уже слышали подземные звуки: доносилось
глухое клекотанье лавы. Иногда оно затихало, и тогда что-то шуршало,
двигалось, сопело, будто тесто, шевелящееся в квашне.
Что значило - вулкан только дремал. Вернуться бы... Каплин
встревожился.
- Они здесь не были, - говорил он. - Скафандры наверху.
- Пошарим здесь, - настаивал я.
И снова миганье света, клекот, шорохи, вздохи и ощущение, что ты вошел
во что-то огромное и живое, притворившееся окаменевшим, чтобы ты вошел.
Думалось, удастся ли выйти, в то же время хо



Содержание раздела