Яковлев Юрий - Стриженый Черт
Юрий Яковлевич Яковлев
СТРИЖЕНЫЙ ЧЕРТ
ЧЕТВЕРОНОГИЕ ДРУЗЬЯ
Ранним утром прибрежные камни холодны, как нетопленные печи. И все
вокруг сырое и холодное - песок, галька, бурые валки выкинутых морем
водорослей, снасти, развешанные на кольях, и само солнце, только
всплывшее, необсохшее, парное. Через два часа оно поднимется, раскалится,
натопит печи. Но в эту пору камни еще холодные.
Неподалеку от берега на волнах играют дельфины. Их появление над водой
напоминает плавный поворот колеса. А шумное дыхание - тяжелый вздох
человека.
Я - подросток. Большеголовый, стриженный под машинку, с уже успевшим
отрасти черным колючим ежиком волос. Мои коленки, пятки, локти покрыты
темной бизоньей кожей. Белки глаз в красных прожилках от соленой воды - я
учусь нырять с открытыми глазами.
Карманы набитыми кислыми зелеными яблоками, которые я грызу с утра до
вечера. Я слоняюсь по берегу и слушаю человеческие вздохи дельфинов и все
стараюсь угадать, в каком месте дельфины вынырнут снова, но мне это
никогда не удается.
Тем временем на берегу появляется пограничник с собакой.
И я тут же увязываюсь за ним. Я достаю из кармана новое яблоко и
принимаюсь яростно грызть его - делаю вид, что просто прогуливаюсь и
просто грызу яблоко. На самом деле я не свожу глаз с собаки.
Собака грузная, с густым подшерстком, с основательным угольным чепраком
вдоль спины. От боков к животу цвет шерсти меняется, становится табачным.
Самый же низ живота, лапы и опушка хвоста совсем светлые. Собака ступает
тяжело, хотя и бесшумно. Одно ухо порвано. На задней ноге, на бедре темные
шрамы, заросшие редкой шелковистой шерстью.
Я сразу замечаю рваное ухо, темный шрам. Бросаю в море недоеденное
яблоко и прибавляю шаг...
Очень хорошо помню этот день, хотя прошла целая вечность и стриженый
подросток все реже всплывает в памяти. Он даже на фотографии поблек,
выцвел, стерся. Но подробности этого дня хорошо помню, словно он был вчера
или позавчера.
Я прибавил шагу, а пограничник не обращал на меня внимания.
Собака же оглянулась и холодно посмотрела в мою сторону темными, как
загустевшая смола, глазами. В ее взгляде я прочел не злобу, а
превосходство старшего над младшим. Это не охладило моего интереса,
напротив - подлило масла в огонь. Я не отставал от пограничника.
Неожиданно он остановился и сказал собаке:
- Давай искупайся... напоследок.
Собака радостно взвизгнула и со щенячьей неловкостью завиляла хвостом.
Она, видимо, поняла все слова, кроме слова "напоследок".
А пограничник отстегнул поводок, поднял с песка закрученный штопором
корень винограда и швырнул его в зеленоватую воду.
Собака присела на задние лапы, а передние поджала в стремительном
прыжке. И вот она уже плыла, взбираясь на невысокие волны, фыркая,
отворачивая голову от осыпающихся пенистых гребней. Она ловко подхватила
зубами корень, что качался на волне, и повернула обратно. Одно ее ухо как
бы надломилось и торчало в сторону:
в ухо попала вода.
Собака выбежала на берег. Прилипшая к бокам мокрая шерсть блестела, а с
живота свисала сосульками, с них текла вода. Собака оперлась на передние
лапы, вытянула шею и отряхнулась, рассыпая в стороны водяную пыль. Ее
глаза сверкали, смола в них посветлела.
Пограничник снова бросил корень. И собака бросилась в море.
- Уезжаешь на гражданку? - спросил я, стараясь держаться независимо.
Он покачал, головой.
- Значит, переводят на другую заставу?
- Нет, - сказал пограничник.
- Почему же "напоследок"?
Пограничник отвернулся и стал наблюд
